ТРИСТАНОВО БДЕНИЕ

Я положил иглу на поднос и, отступив на шаг, обозрел завершенный труд. - Конечно, не мне говорить, но вид очень и очень недурен.
Тристан нагнулся над бесчувственной собакой и критически оглядел аккуратный разрез и ровные стежки.
- Отлично, мой мальчик. Я бы и сам лучше не сшил.
         Большой черный лабрадор мирно лежал на столе. Язык у него вывалился наружу, остекленевшие глаза ничего не видели. Его привезли из-за безобразной опухоли на ребрах. Она оказалась простой липомой, и я решил, что удалить ее будет не сложно. И не ошибся. Опухоль вылущилась со смехотворной легкостью – круглая, целая, поблескивающая, точно облупленное круглое яйцо.
           На месте безобразного нароста – этот изящно зашитый рубец, который через несколько недель станет совсем незаметным. Я был доволен собой.
- Оставим его здесь, пока он не очнется, - сказал я. – Помоги уложить его на одеяло.
           Мы устроили пса поудобнее перед электрокамином, и я отправился по утренним вызовам.
           Мы обедали, когда наш слух поразил на редкость странный звук – нечто среднее между стоном и воем. Возникал он негромко, достигал пронзительнейшего крещендо, затем пробегал всю гамму в обратном порядке и замирал.
           Зигфрид, вздрогнув, оторвался от супа.
- Во имя всего святого, что это?
- Наверное, собака, которую я оперировал утром, - ответил я. – Иногда такое случается при ослаблении действия барбитуратов. Наверное, он скоро очнется.
           Зигфрид посмотрел на меня с явным сомнением.
 - Будем надеяться. Я долго не выдержу. У меня мурашки по коже бегают.
           Мы пошли посмотреть на пса. Пульс хорошего наполнения, дыхание глубокое и ровное, слизистые нормального цвета. Он все еще лежал, неподвижно вытянувшись, и о том, что сознание должно было вот-вот вернуться к нему, свидетельствовал только вой, который теперь повторялся регулярно каждые десять секунд.
- Да, у него все в порядке, - сказал Зигфрид. – Но до чего же он пакостно воет! Пошли отсюда.т именно. Отослать его к хозяину, пока он не очнется, никак нельзя, и я не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось. Он нуждается во внимании и заботе.
           Обед был доеден поспешно и в полной тишине, если не считать непрерывного звукового сопровождения. Зигфрид вскочил, не дожевав последний кусок.
- Ну, мне надо отправляться. Вызовов масса. Тристан, по-моему, собаку надо перенести в гостиную и уложить перед огнем. Так тебе проще будет за ним присматривать.
           Глаза Тристана полезли на лоб.
- Ты хочешь сказать, чтобы я весь день просидел здесь под эту музыку?
- Вот именно. Отослать его к хозяину, пока он не очнется, никак нельзя, и я не могу допустить, чтобы с ним что-нибудь случилось. Он нуждается во внимании и заботе.
- Может быть, ты хочешь, чтобы я держал его за лапу или покатал в колясочке по рыночной площади?
- Избавь меня от дурацких острот! Будешь сидеть с собакой, и никаких разговоров!
            Мы с Тристаном протащили тяжелого пса по коридору на одеялах, и я отправился по вызовам. Проходя по коридору, я посмотрел в открытую дверь на большое черное тело у камина и на Тристана, уныло поникшего в кресле. Вой не прекращался. Я поторопился закрыть дверь.
            Когда я вернулся, уже стемнело, и старый дом возвышался надо мной, темный и безмолвный, на фоне холодного неба. Безмолвный-то безмолвный, но вой все еще отдавался эхом в коридоре, и жуткие его отголоски достигали даже пустынной улицы.
           Захлопнув дверцу машины, я взглянул на свои часы. Шесть часов! Значит Тристан наслаждается этим уже четыре часа. Я взбежал на крыльцо, пробежал по коридору, открыл дверь гостиной – и у меня застучало в висках. Тристан стоял спиной ко мне перед стеклянной дверью и смотрел в мглистый сад. Руки у него были глубоко засунуты в карманы, из ушей торчали клочки ваты.
- Ну как тут? – спросил я.
           Он не ответил, и, подойдя к нему, я потрогал его за плечо. Эффект был потрясающим. Тристан взвился в воздух, извернулся штопором и уставился на меня.  
- Господи помилуй, Джим! Ты меня чуть не угробил. Из-за этих чертовых затычек я ничего не слышу – кроме воя, естественно. Он всюду просочится.
           Я опустился на колени рядом с лабрадором и осмотрел его. Все было в полном порядке, но, если не считать слабого глазного рефлекса, я не обнаружил никаких признаков скорого пробуждения. И все время через краткие промежутки раздавался пронзительный вой.
- Что-то он не спешит прейти в себя, – сказал я. – И так весь день?
- Именно, что так. Ни малейшего изменения. И не трать ты сочувствие на этого черта: дерет себе глотку, нежится у огня и знать ничего не знает. А мне каково? Слушаю его час за часом, все нервы мне истрепал. Еще немного, и придется тебе меня тоже усыпить. – Он запустил трясущиеся пальцы в волосы, а на щеке у него задергалась жилка.
         Я взял его под руку.
- Пошли тебе надо поесть. Сразу себя лучше почувствуешь.
         Он, не сопротивляясь, позволил увести себя в столовую.
          Зигфрид за чаем был в превосходной форме. Он лучился энергией и завладел разговором, однако ни разу не упомянул о пронзительных вокализах, оглашавших дом. А вот Тристан явно не мог от них отключиться.
          Когда мы поднялись, Зигфрид положил ладонь мне на плечо.
- Не забудьте, у нас сегодня заседание общества в Бротоне, Джеймс. Старик Ривз о заболеваниях овец – обычно он блестящ. Жаль, что ты не можешь поехать с нами, Тристан, но боюсь, тебе придется посидеть с собакой, пока она не очнется.
          Тристан содрогнулся, как от удара.
- Нет, я больше не могу сидеть с этим чертовым псом! Я из-за него свихнусь!
- Боюсь, другого выхода нет. Джеймс или я подежурили бы около него, но нам нельзя пропускать заседание. Это произвело бы неблагоприятное впечатление.
          Тристан, пошатываясь, вернулся в гостиную, а я надел пальто. На крыльце я остановился и прислушался. Пес выл по-прежнему.
          Заседание общества прошло очень успешно. Проводилось оно в одном из роскошных отелей Бротона, и, как обычно, наиболее интересными были разговоры ветеринаров в баре после конца заседания. Испытываешь такое умиротворение, слушая рассказы о трудностях и ошибках своих коллег – особенно об ошибках.
          Я развлекался тем, что старался угадать, о чем с таким оживлением беседуют те или иные группы, на которые разбились люди в переполненном помещении бара. Вот тот оратор вдруг нагнулся и сделал несколько рубящих движений ребром ладони – это он кастрировал стоящего жеребенка. А вон тот вытянул руку и шевелит пальцами – почти наверное, он помогает жеребящейся кобыле, корректирует положение передней ноги. И без малейших усилий. Как легки и просты самые сложные операции в теплом баре после двух-трех рюмочек!
          Только в одиннадцать мы, наконец, разошлись по машинам и разъехались по своим уголкам Йоркшира – кто в большие промышленные города Уэст-Райдинга, кто в курортные городки на восточном побережье, а мы с Зигфридом весело возвращались по узкому шоссе, которое, извиваясь между каменными стенками, вело в Северные Пеннины.
           Я виновато подумал, что все это время ни разу не вспомнил о Тристане и его бдении. А! Конечно же, его мучения уже позади и пес давно умолк. Но а Дарроуби, выпрыгнув из машины, я замер с поднятой ногой: из Скелдейл-Хауса донесся приглушенный вой. Не может быть! Время за полночь, а пес так и не очнулся? Ну а Тристан? Мне стало жутко при мысли, в каком состоянии я его найду. И дверь гостиной я отворил с содроганием.
          Кресло Тристана выглядело островком в море пустых пивных бутылок. К стене был прислонен перевернутый ящик, а Тристан сидел выпрямившись, и вид у него был чрезвычайно серьезный. Я пробрался к нему, лавируя между бутылками.
- Очень было скверно, Трис? Как ты?
- Могло быть хуже, старина, могло быть хуже. Едва вы укатили, я сбегал к «Гуртовщикам» за ящиком пивка. Совсем другое дело! На третьей, а может на четвертой чихать мне стало на псину – правду сказать, я ему подвывал уж не знаю сколько времени. Мы недурно скоротали вечерок. Да и вообще он уже приходит в себя. Видишь?
            Пес поднял голову, глаза у него стали осмысленными. Вой прекратился. Я подошел, погладил его, и длинный черный хвост задергался в попытке дружески завилять.
- Так-то лучше, старичок, - сказал я. – Но уж теперь веди себя прилично. Дядюшка Тристан достаточно от тебя натерпелся!
           Лабрадор, словно в ответ, тут же с трудом поднялся, сделал несколько неверных шагов и рухнул на бутылки.
           В дверях возник Зигфрид и брезгливо посмотрел на Тристана, который все еще сидел очень прямо с торжественным выражением на лице, а потом перевел взгляд на барахтающегося среди бутылок пса.
- Во что ты превратил комнату? Неужели нельзя было обойтись без оргии? Ведь, кажется, ничего трудного от тебя не требовалось!
           При звуке его голоса лабрадор кое-как встал на ноги и самоуверенно попытался подбежать к нему, повиливая при этом дрожащим хвостом. Далеко он не пробежал и снова плюхнулся на пол, а к ногам Зигфрида тихо подкатилась бутылка.
          Зигфрид нагнулся и погладил глянцевитую голову.
- Милый ласковый пес. И в нормальном состоянии, вероятно, очень хорош. Утром он совсем оправится, но вопрос в том, что с ним делать сейчас. Оставить его разгуливать здесь мы не можем – он того и гляди сломает ногу. – Зигфрид испепеляющее взглянул на Тристана, но тот и бровью не повел, а продолжал сидеть даже еще более прямо и неподвижно, точно прусский генерал. – Знаешь, забери-ка его на ночь к себе в комнату. Нам совсем ни к чему, чтобы он себе что-нибудь повредил. Да, так будет лучше всего – он переночует у тебя.
- Благодарю тебя, от всего сердца благодарю. – произнес Тристан ровным голосом, по-прежнему глядя перед собой.
             Зигфрид несколько секунд щурился на него, потом отвернулся.
- Ну так убери этот мусор, и пошли спать.
             Наши с Тристаном комнаты соединялись дверью. Моя была большой, квадратной, с высоким потолком, камином с колонками и двумя изящными нишами по сторонам, как и в гостиной внизу. Ложась там спать, я всегда ощущал себя немного герцогом.
             Комната Тристана прежде служила гардеробной. Была она длинной, узкой, и его скромная кровать застенчиво пряталась в дальнем его конце. Ковра на ровных лакированных половицах не было, и я уложил пса на одеяла. Глядя сверху вниз на тонущие в подушке измученное лицо Тристана, я поспешил его успокоить:
- Он уже уснул, как младенец, и наверняка проспит до утра. Так что воспользуйся заслуженным отдыхом.
            Я вернулся к себе, быстро разделся и нырнул в постель. Уснул я сразу же, а потому не знаю, когда именно за стеной поднялся шум. Во всяком случае, я внезапно проснулся, а в ушах у меня звенел гневный вопль. Послышались шуршание, глухой стук и новый отчаянный вопль Тристана.
            Бежать в гардеробную у меня особого желания не возникало. Да и чем бы я помог? А потому только плотнее закутался в одеяло и прислушался. Потом задремал, но тут же очнулся от нового стука и нового крика за стеной. И опять, и опять.
            Часа через два характер шума начал меняться. Лабрадор, видимо, преодолел слабость в ногах и принялся расхаживать по комнате: его когти выбивали веселую дробь по деревянному полу - цок-цок-цок, цок-цок-цок. И так без конца. Время от времени раздавался совсем осипший голос Тристана:
- Да прекрати же, Бога ради! Сидеть, чертова псина!
             Видимо, я все-таки уснул, потому, что, в очередной раз открыв глаза, увидел, что небо за окном посерело и в комнате довольно светло. Перевернувшись на спину, я прислушался. Постукивание когтей не умолкало, но теперь оно стало реже, словно лабрадор неторопливо прогуливался, а не метался слепо из одного конца комнаты в другой. Тристана слышно не было.
             Я выбрался из-под одеяла, поеживаясь от ледяного воздуха, и натянул брюки с рубашкой. Пройдя на цыпочках к разъединяющей нас двери, приоткрыл её - и чуть не упал от удара двух могучих лап, упершихся мне в грудь. Лабрадор страшно мне обрадовался. Он, видимо, совсем здесь освоился, красивые карие глаза весело блестели, и, разинув пасть в пыхтящей счастливой улыбке, он показал за двумя рядами сверкающих зубов безупречно розовый язык. Далеко внизу восторженно хлестал хвост.
- Ну что же, приятель, ты, кажется, ни на что не жалуешься, - сказал я.
- Давай-ка посмотрим твой шов!
             Я снял с груди жесткие лапы и проверил ровные стяжки на ребрах. Ни отека, ни боли, никакой особой реакции.
- Чудесно! - воскликнул я .- Замечательно! Ты у нас как новенький. - Я шутливо шлепнул его, и он совсем зашелся от восторга, прыгая на меня и стараясь облизать всего с головы до ног.
             Пока я отбивался от него, с кровати донесся унылый стон. В сером утреннем свете Тристан выглядел ужасно. Он лежал на спине, обеими руками вцепившись в одеяло, и дико озирался.
- Я ни разу глаз не сомкнул, Джим, ни разу! - прошептал он. - У моего братца поразительное чувство юмора - заставить меня провести ночь с этой скотиной! И как же он порадуется, когда услышит, что мне пришлось терпеть! Ты последи за ним - и держу пари на что хочешь, вид у него будет очень довольный.
              Позднее, за завтраком, Зигфрид с большим сочувствием выслушал повесть о жуткой ночи, которую провел его брат, выразил ему свои сожаления и извинился за все хлопоты, которые ему доставил лабрадор. Но Тристан не ошибся: вид у него при этом был очень довольный.

Я все время подчеркиваю, что животные не предсказуемы. Собственно говоря, именно эта не предсказуемость лежит в основе большинства моих историй. Сюда же относятся и разнообразные реакции на анестезию. На сколько мне известно, люди в таких ситуациях начинают петь или сыплют непечатными выражениями. Этот пес просто выл, и, естественно, в моей памяти этот эпизод запечатлелся из-за участия в нем бедняги Тристана. Теперь мы оба любим посмеяться над подобными воспоминаниями. И рассказ этот будит  во мне легкую ностальгическую грусть о временах, когда мы укладывали пациента у себя в гостиной или даже в спальне, что бы не оставлять его без наблюдения. Мы все еще тешим себя мыслью, что не скупимся на личное внимание, однако я сомневаюсь, что способны повторить что-либо подобное.